Правила чужой игры [= Даром только смерть ] - Алексей Фомичев

– О вас, стражах порядка. Я наслышан о полиции и о роте Оборотня. И даже подозреваю, что вы…

Проницательность настоятеля меня не удивила, еще при впервой встрече стало ясно, что он – человек неординарный.

– Вы напрасно приписываете нам некие невозможные зверства. Мы защищаем закон и людей, о которых вы так печетесь. Мирные люди – жертвы бандитов и убийц.

– Но, защищая их, вы переходите пределы разумного. Ваши… методы мало чем отличны от методов бандитов.

– Мы работаем так, как позволяет нам закон. И в зависимости от того, какое сопротивление оказывают нам боевики. Приходи мы к ним со смиренной просьбой отпустить пленных и сложить оружие, боюсь, никто из полицейских не прожил бы больше пяти минут. Или вы думаете, что боевики – смирные овечки, заблудшие души, готовые при первом же слове проповеди склонить головы и признать свою вину?

– Вы недооцениваете силу слова Божьего. Потому что сами уподобились бандитам. Чужие страдания доставляют вам радость.

– Послушайте, настоятель! Прежде чем обвинять нас черт знает в чем, попробовали бы разок сходить в Зону, поговорить с боевиками. Вот тогда бы поняли, какой бред несете! Слово Божье!.. Единственное слово, которое они понимают, – бакс. Доллар, ежели перевести на понятный язык. За него как за эквивалент счастья и благосостояния они готовы перебить все живое на том расстоянии, на какое достанет их рука. И единственное, что они уважают, это силу. Главаря, старшего группы… Уважают и боятся. А если страха нет, то главарь теряет не только влияние, но и жизнь.

– Но вы? – воскликнул настоятель, подняв руки. – Вы почему так делаете? Что движет вами, когда вы стреляете из оружия? Почему не пробуете остановить их иначе? Пленить, в конце концов.

Я посмотрел на него с жалостью и сочувствием. В каком мире он живет, если считает, что боевика… того же Ролку или Казимира, можно остановить словом?

– Настоятель, мы можем помочь вам попасть в Зону. В самое сердце ада. Доставим к Ролке, слышали о таком? Да? Отлично… Выскажите ему свое мировоззрение. И если вернетесь живым да еще в сопровождении раскаявшихся боевиков – честь вам и хвала. Я сделаю все, чтобы мой батальон в срочном порядке прошел курсы богословия. Раз это так эффективно работает…

– Вы смеетесь?

– Ничуть. В Прайде вы будете хоть завтра. Готовы?

Настоятель пожал плечами, отвел взгляд. Какими бы миролюбивыми и пацифистскими ни были его взгляды, трезвомыслие все же присутствовало. И совать голову под топор он не хотел.

– Видимо, я недостаточно уверовал в Бога, чтобы обрести венец великомученика. Идти на смерть во имя Господа под силу только гигантам духа. Я к таковым пока не принадлежу. К сожалению. Но… одобрить кровопролитие, да еще такое… Не в силах.

Я подошел к скамейке, стоявшей неподалеку от иконостаса, сел, вытянул ноги. Глянул на Павла. Тот стоял рядом, опустив голову. Лицо было скорбное, какое‑то усталое.

«Ведь искренен, честен. Хоть и упрям в своем восприятии жизни. Но слишком от нее оторван. И все же он хороший человек. Из тех, кто готов прийти на помощь любому, кому она нужна. И религия здесь ни при чем. Видел я всяких попов, отличить сумею. Павел добр по природе. Здесь, на границе с Зоной, на пороге ада, сумел сохранить душевное равновесие и тепло…»

– Настоятель, – негромко сказал я. – Ваше стремление принести людям свое понимание мира и спокойствия достойно уважения. Но вы забываете, что благими намерениями выстлала дорога отнюдь не в рай.

– Что вы хотите сказать?

– Мои руки даже не по локоть в крови, а скорее по плечи. Я убил не одну сотню человек разными способами. Я охраняю покой и жизнь мирных граждан от всякого рода отребья, исспользуя далеко не проповеди. Но поверьте, больше всего я хочу бросить автомат и заняться чем‑то другим. Не таким кровавым. Раньше я считал, что те, кто пишет стихи и музыку, создает картины, – глупые и странные люди, не желающие заниматься серьезной мужской работой. А теперь понимаю, что их дело во многом важнее моего. Важнее для людей. Потому что они несут им то понимание прекрасного, которое, может быть, когда‑то кого‑то сподвигнет на нечто великое, важное для всех. И честное слово, будь моя воля, я бы вернул прошлое и попробовал себя в чем‑то творческом…

Павел недоверчиво глянул на меня, потер руки, кашлянул.

– Вы знаете, я вам верю. Вы говорите это так… искренне.

– Правда? – усмехнулся я. – Благодарю, что поверили.

– Вы… понимаете меня… да‑да, я вижу. Хотя и очень удивлен. Не ожидал услышать такие слова от Оборотня, о котором рассказывают столько страшного.

– И большая часть сплетен – выдумки.

Настоятель вспыхнул так же быстро, как и угас. Мои слова ненадолго пробудили его эмоции, а потом он вновь понурил голову.

– Вы знаете, я в растерянности. Пятнадцать лет заведую этим храмом. Пятнадцать лет слежу за порядком и провожу службы… точнее, готов проводить их. Но за эти годы по‑настоящему служил лишь трижды. Приезжали иностранцы – бывшие наши соплеменники, – они просили провести поминовение их родственников. Потом дважды были единоверцы из центральной части Ругии. Мы долго разговаривали… По всей стране упадок веры и религии. Никто не хочет идти в церковь, не считает нужным обратиться к Богу. Иные помыслы в головах людей…

– Странно вы рассуждаете, православные священники. Сидите и ждете, когда к вам пожалуют с поклоном. Но религия – не колонка с водой, не винно‑водочный магазин. Чтобы приобрести единомышленников, надо самим идти к людям. Проповедовать, агитировать, разговаривать. Только не так, как в средние века, – огнем и мечом. В этом плане католики делают верно. И исламисты, и индуисты… Все. Только православная религия сидит сиднем. Как хозяин площадей, сдаваемых под аренду. Мол, вам надо – вы и приходите.

Павел вновь кинул на меня удивленный взгляд, широко раскрыл глаза.

– Вы полагаете, что православие отстало от жизни?

– Ничего я не полагаю. Просто вижу, что происходит, и делаю выводы. Они неверны? Возможно. Возможно, вы легко опровергнете меня в споре. Только такое мнение у многих людей. Тех самых, кого вы хотите видеть в своем храме. И чтобы убедить их в неправоте, надо слезть с печи и идти к ним. Самому.

– Прошлый раз, – с трудом, словно подыскивая слова, проговорил настоятель, – вы сказали, что жили в христианской стране. Вы иностранец?

– Хм!.. – Хорошая память у этого священника. – В некотором роде. Но я местный по рождению.

Раскрывать свое происхождение я не собирался, хватит и того, что наговорил. И продолжать тему – тоже.

Вновь повисло молчание. Я видел, что настоятель что‑то хочет спросить или попросить, но не знает как. Так мы просидели минуты три, и я уже поглядывал на часы, прикидывая, сколько у меня еще времени в запасе. Но тут Павел сказал:

– Недавно, после тех событий, я впервые почувствовал, что моя служба здесь, при храме, никому, кроме меня и небольшого числа единомышленников, не нужна. Сейчас я больше сторож памятника старины, а не действующий настоятель. Вокруг бурлит котел страстей, льется кровь, вспыхивают и сгорают жизни. А я в стороне. Вчера позвонил митрополиту Ругийскому Пимену и просил совета. Но тот не понял или не захотел понять. И вот я на перепутье. Храм оставить не могу, но и сидеть здесь тошно.